9. ИМЯСЛАВИЕ - язычество в христианстве

Соц.сеть ВК, Возвращение к Отцу. ПОЗНАНИЕ ИМЕНИ БОЖИЯ, КАК «ЛОГОСА»

Прежде, чем дальше углубляться в христианское язычество, следует обсудить тему «первостепенной важности», которую издревле обсуждают богословы – о природе имени Божия. Понятно, что это тема не Евангельская. В Евангелии ее нет и быть не может. Вопрос ставится так: есть ли у имени «природа»? Язычник скажет «да», христианин – «нет». Однако, чтобы получить правильный ответ, надо правильно задать вопрос, ибо ложный тезис никогда не приведет к истине. Значит то, что у имени есть природа должно быть принято без рассуждения, априори? Разумнее было бы рассуждать, каким именем характеризовать природу, а не наоборот – какова природа у имени? Ложь язычества начинается уже в самой постановке вопроса.

Бессознательно проглотив эту ложную посылку, читатели вовлекаются в мистический мир «имени и слова». Людей простых и совестливых отталкивает это тщеславное языческое словоблудие. Началось оно во втором веке и продолжалось на Соборах. Увлекает оно богословскую элиту церкви и поныне. Область их интересов прежняя – тайны и чудеса.

Каково же имя у Бога, может ли быть у Бога имя и что на самом деле скрывается под «именем» (логосом), как «имманентной» энергией, «разлитой по космосу»?

Начнем с «природы имени» Господа Бога. Известен только один случай, когда Христос обратился к Богу «по имени» – когда висел на кресте. Это имя «Эллах», или «Элои» - Бог. («Эллах» - арамейское звучание, сирийское - «Аллах», еврейское – «Эллохим»). «Это имя встречается 95 раз в книгах пророков, написанных на арамейском языке» (Феномен религии, Владимир, 2015, с. 39).

Итак, если важно обращаться к Богу по имени, то почему у Бога на протяжении истории было столько имен? Кто придумывал Богу имена? Ясно, что не Сам Бог. О чем же тогда многотомные исследования имени Божия, если этимология имен здесь не при чем? Оказывается, существует тайна, конечно же языческого происхождения, о том, что имя «соединяет» нас с Богом! О том, как она стала христианской и что именно в ней христианского – тема предстоящего разговора.

Владыка Феофан утверждает, что «значение имени невозможно установить без правильного его произношения, а произношение имени Божия затерялось» (Архиеп. Феофан (Быстров). Тетраграмма, Киев, 2004, с. 19-23). Далее идут сотни страниц изыскания правильного произношения, но зачем все это нужно так и не объясняется. Объясняют это другие: Флоренский, Лосев, Илларион Алфеев и др. вместе с их учителями – античными философами и неоплатониками.

«Звуковую оболочку слов не следует принимать во внимание, - учит Дионисий («Ареопагитик»), - поскольку важна лишь сила слова» (Цит. по кн.: В.В. Колесов. Философия русского слова, Спб., 2002, с. 316). Но мистикам это и не актуально. Флоренский прямо утверждает, что свойство имени не только «символичность, но и магичность и энергийность… от имени зависит судьба человека», - учит нас неразумных православный батюшка (П.А. Флоренский. Имена, М., 1993, с. 9). «Имя несет черты обоих миров, ибо это явление сущности, и это обязательно имя собственное, - говорит о. Димитрий, цитируя о. Павла (Прот. Дм. Лескин. Метафизика слова и имени, Спб., 2008, с. 403). «К сожалению рационалисты расстригли слово Божие, растолкли в звуки… приводя действительность к иллюзии форм» (П.А. Флоренский. Имена, М., 1993, с. 26). Пожалуй, лучше уж пусть форма остается пустой, чем с языческим содержанием.

Православные богословы утверждают, что Бог изначально занимался «имятворчеством». В словах: «и сказал Бог» они усматривают «акт творения как акт именования». То есть, предлагается извлекать понятие о сущности из имен и слов. Если я скажу по-русски «небо» или по-английски «sky», это значит, что я «отобразил сущность» или «углубился» в нее? Имябожники так и думали: произнося имя «Бог» мы соединяемся с Ним, поскольку Он заключен в имени. Чисто магический подход, по принципу: намек на часть (символ) влечет за собой воспроизведение целого (реального). Или по-другому: «Фрагмент объекта содержит в себе весь объект». Таковы язычески трюки, чтобы увлечь внимание дилетантов в нужном направлении. Так лукаво закладывается основа язычества, как душевной мистики.

Итак, входим в языческую «тайну»: имя – это слово (логос). Учение о логосе впервые было разработано Филоном, который развил идею Платона и затем подхвачено гностиками. «Платон же и Пифагор получили свои знания от Гермеса Трисмегиста. Поэтому и тождественна герметическая мудрость учению Востока» (Ян Ван Рейкенборг. Эллинский первоначальный гнозис, Харлем-Спб., 2002, с. 22. См.: А.В. Петров. Феномен Теургии, с. 43). Гермес подарил нам множество христианских «тайн». Одна из них – «тайна слова». Прежде, чем дальше углубляться в тайны Гермеса, сделаем небольшое отступление.

Проблема всех мудрецов, как древних, так и новых в том, что они переоценивают возможности своего «познающего аппарата». Переходить к познанию сущности вещей следовало бы только после познания познающего инструмента – логики. Если «Ничто из того, что образует материю не является материальным», - по словам Григория Нисского, если первооснова всего – дух, который и познается только духом, а не логикой, по принципу: подобное познается подобным; а логика – всего лишь «программа», а не познающая сила, то чтобы познавать «логосы», нам надо стоять выше них, ибо мы можем познавать только то, что стоит «ниже» нас, а познавать «логосы логосами» - безумие.

Простой пример: двухмерные, плоские люди (ширина и длина) никогда бы не поняли откуда появился на плоскости отпечаток «трехмерного» человека (из глубины третьего измерения). Это было бы для них необъяснимым никакой логикой чудом. Как же выглядит познание «логосов» логикой (логосом)? Один из фанатиков познания с помощью логики пишет: «Логика, т.е. наука о слове, есть величайшее могущество на земле и на небесах. Аллогизм, как система – умственный атеизм, аллогист – пустая душа, лишенная чувства словесной благодати» (Г.Г. Шпет. Сочинения, М., 1989, с. 398).

Излюбленный прием пропагандистов – создание и присвоение противнику ярлыка (в данном случае – «аллогизм»), а затем его критика. Но все же любопытно, что это за «чувство словесной благодати», к которой стремятся поклонники «логосов», если это не утопия? Ведь на небе явно не будет «могущества логики», которую так восхваляют те, для кого логос стал идолом для поклонения и познания. На небе не размышляют о вещах, а видят вещи в их сущности «глазами Бога».

Совершенное познание происходит по принципу: подобное (сотворенные энергии) познается подобным (Духом Божиим), а не с помощью слов, символов и знаков, как у язычников, приводящим к душевной мистике. Мы познаем и разумеваем верою – верой апостольской иерусалимской общины первого века, созданной Христом и воспринятой апостолами. Языческая же вера зиждется на античной философии, по признанию самих же язычников. Один язычествующий богослов – отец Димитрий, пишет: «Ключевой является античная философия. Особенно важны взгляды Гераклита, Платона, Аристотеля и стоиков… а также Абеляра, Эразма, и немецких философов…» (Прот. Дм. Лескин. Метафизика слова и имени, Спб., 2008, с. 22, 23).

Не Христос, а перечисленные философы благословили углубляться в их языческие тайны и о. Дмитрия, и отцов-каппадокийцев, а так же Григория Паламу и прочих поклонников языческой мистики. В результате их «созерцаний» мы имеем «диалектику сущности и энергии» (Господа Бога) Григория Паламы, безуспешно пытавшегося заключить духовные вещи в философские понятия и слова, думая при помощи этих жалких «логосов» проникнуть в Логос Божественный. То есть при помощи своего «рождающего логосы» аппарата – ума и «сердца».

Если из сердца исходит дух, творящий себе языковые формы, то не оскверняет ли нас то, что исходит из сердца, по слову Христа? Может философы преувеличивали полезность для человека такого рода «творчества»? Логика подсказывает, что если формы (слова) состоят из того же духа, который «ипостазирует» себя в нашей душе, значит мы сами творим внутри себя «духовное» пространство, в котором живем, или, вернее, существуем по типу компьютера? Только в отличии от последнего все это не уходит в небытие. Мы убиваем и оскверняем себя этим бесконечным круговращением смыслов и слов. Таким образом, воспеватели Логосов воспевают не Дух, а сотворенную человеком букву, не дающую забыть о себе, чтобы жить Богом, а не собственными «логосами».

Никто еще не смог посмотреть на свой «логос» своими собственными глазами, ибо познаваемый объект не может быть одновременно и познающим субъектом. Чтобы направить познающую силу вовне, надо сначала ощутить ее в себе, т.е. познать себя. А истинное видение и познание себя возможно только «извне», т.е. глазами Бога, а не собственными глазами и «логосами», как это пытаются делать язычники. Достигается эта способность, как дар Божий, только верой евангельской. Христос предложил реальную альтернативу познания Бога и себя с помощью веры, простой веры в воскресение, любви к Богу и праведной жизни, образец которой и показал.

Но язычествующим философам этого мало. Их религия становится пустой без словоблудия о «природе символа», без обсуждения философских антиномий между бытием и сознанием, между сущностью и ее явлением в символах и т.п. Есть и еще более «глубокие вещи»: «апофатические свойства слова», «истолкование сущности имени в категориях софийности, энергийности и синергии». Что стоит за этими «высокими материями»? Неужели только жажда словоблудия, подхлестываемая гордыней?

Тем не менее, в нашей церкви это имеет место быть в лице современных «имябожников» - Илариона Алфеева, Павла Флоренского и др., а также древних греческих философов-«мистиков» - отцов-каппадокийцев и иже с ними. Поэтому и вынуждены мы углубиться в это смрадное болото языческого мистицизма, чтобы его запах оттолкнул от себя как неискушенных овец Христовых, так и «необратимо воцерковленных», с ним сроднившихся.

Итак, делаем первый шаг для желающих обонять это языческое зловоние:

Именование – явление сущности, ее неотъемлемая часть. Это основной акт познания, - учат наши духовные отцы. С помощью имени сущность обнаруживается. А поскольку именование происходит с помощью слова, которое «являет суть» чего-либо, то делается вывод, что слово для словесных овец – единственная среда обитания. Здесь берет начало трагическая для христианства «философия логоса», которая, фактически, опускает его до уровня «естественной религии». Поскольку мир – это «органическое единое целое», то весь смысл языческого духовного опыта – в достижении гармонии с этим «целым».

Язычников не интересуют таинства будущего века, им более близки орудия мира сего – словесно смысловой аппарат. Неважно, что он зацикливается и не выходит за пределы самого себя – навстречу небу. Язычникам и на этом уровне хватает тайн для бесконечных осмыслений. Нашему логико-понятийному аппарату язычники придают огромное значение, как будто он создан не для познания видимого мира, или для того, чтобы выявить собственную несостоятельность в познании Духа, а как что-то самодостаточно ценное.

Адам нарицал имена вещам, хорошо, но каким образом? То, что мы придумываем слова, отображающие какие-то функциональные особенности вещей, это что – проникновение или отображение их сущности? Пишутся целые трактаты, как важна функция словотворчества в культуре народа, что слово – это среда, в которой мы живем и т.п. Но почему никто не говорит, что истинное понимание и познание чего-либо происходит в молчании, а слово скоро упразднится, как и знание, ибо оно не вмещает в себя Духа, а только намекает на Него.

У евреев не было ни философии имени Бога, ни философии слова (логоса), как такового. Все это уводит от истинной духовности. «Вынутый из воды» (Моисей) - это слово отображает сущность или оно как-то связано с «сущностью», как учат языческие «мистики»? Или чтобы стать духовным человеком надо непременно углубиться в «каппадокийский синтез» - синтез язычества с христианством?

Нужна ли нам концепция «внутренней формы слова», якобы влияющая на сознание и бытие? К чему ведут эти размышления о слове, влияющем на дух, а не наоборот? – Конечно же, к язычеству: сначала дух должен сотворить себе форму – слово, а затем слово и словесные формы и формулировки (молитвы, заклинания и т.п.) будут уже влиять на человека. Дальше следуют изыскания, какие словесные формулировки (молитвы) в большей степени привлекают «божественные энергии» и прочий языческий пафос. Примечательно, что спор о заключении Бога в слово (имя) явился причиной упадка и духовного опустошения русского Афона. Зато послужил стимулом для словоблудия на эту тему.

Реабилитация имяславцев в наше время превосходит все ожидания. Им поются многотомные дефирамбы: митроп. Иларионом (Алфеевым) и прочими, по нисходящей: Флоренским, Булгаковым, Лосевым и др. В свое время (1913 г.) церковь запретила то, что является языческим авангардом самой церкви: «Имяславские споры выводят нас к гностическим темам, - вещает митроп. Иларион Алфеев, - познаваемости бытия, соотношения субъекта и объекта, явления и сущности, субстанции и акциденции» (в предисловии к книге: прот. Дм. Лескин. Метафизика имени и слова…)

«Тьфу», - сказал бы простец Григорий Распутин или протопоп Аввакум – на эту языческую мерзость запустения! Мы вынуждены об этом говорить, чтобы обсудить, осудить и забыть ее, как кошмарный сон языческого антихристианства. Все эти заумные слова не более, чем ширма, прикрывающая тайное язычество наших пастырей духовных, которой они гордятся. Новоявленные гностики употребляют целый арсенал иностранных слов, чтобы потешить свою гордыньку и возбудить нашу, соответственно. Тем не менее, продвигая гностические темы, по невольному признанию Иллариона, они умудряются осуждать гностицизм, как язычество в христианстве. Это ли не лукавство? Имяславческая практика соединения с Богом через имя - на бумаге выглядит философски красиво, а на практике грозит прелестью, и заканчивается народным фетишизмом.

Этот имяславский «догмат» объясняется просто: имен, как сотворенных сущностей не существует. Имя само по себе без человеческого ума – фикция, неважно, произнесено оно человеком или магнитофоном. Имя Божие «неотъемлемо» от Бога только в том случае, если сам человек захочет вложить в него тот или иной смысл, желание и т.п. Т.е. слова и символы нужны для нашего воображения, для ума, как программы, чтобы «заключить» в них то, что мы сами захотим. Подлинная духовность, как состояние «предстояния» перед Богом не нуждается в символах.

Мы вкладываем в имя то, что сами захотим. Но можно пуститься в нездоровую мистику и сотворить себе из имени кумира, наделив его «силой» и даже «ипостасью», чем язычники и занимаются. Для них сколько имен, столько же и «богов» (сущностей). Мы молимся Богу, а не «сущности» или имени, а хвататься за «ризу», пытаясь Его удержать, заключая Бога в имя – дело языческой наглости и неразумия. Называя себя мудрыми язычники обезумели, ибо славу нетленного Бога заключают в тленные образы и имена. Заключать Бога в имя – такое же безумие, как и в образ или в предмет (святыню). Только язычники-гностики могут не видеть этой самоочевидной истины.

К сожалению, мудрых во Христе они называют безумцами. Имябожник Булатович пишет об Игнатии (Брянчанинове) и Феофане (Затворнике), что «по причине богатства ума им не давалось сокровище простоты сердечной, которым только и познается Бог, по имени Иисус» (Имяславие. Антология, М., 2002, с. 362), а мы добавим: Бог по имени Яхве, Адонаи, Элах и т.п. Бог заключен в имени, а имен много, значит много и богов? По меньшей мере два – ветхозаветный и новозаветный. Или Он заключается только в библейские имена? В имени «Аллах», Его, по-видимому нет?

Если два Синода – греческий и русский стараниями архиепископа Никона осудили имяславцев, как еретиков, значит осуждены и нынешние апологеты имяславия – «истинно-православные» Илларион Алфеев, вкупе с пестрой компанией философов-гностиков? Промыслительно, что церковь пошла против своих же отцов, учивших магически об имени Божием: Кирилл Александрийский учил, что имя Божие свято по естеству, у Златоуста – чудно по существу, у Симеона Нового Богослова – имя есть Бог непреложный, Сый и живый, у Иоанна Кронштадского – имя Божие и есть Сам Бог (см. Имяславие. Антология, М., 2002, с. 232). К сожалению, расхожее утверждение: «если большинство думает одинаково, значит они думают правильно» – не подходит к Церкви, как «малому стаду», ибо «малых стад», все мал-мала меньше, в истории церквей было предостаточно.

Успех стяжания Духа не в имяславии и повторении «страшных» имен Божиих, а в научении от Духа (1Кор. 2, 10-13). Многословие осуждается Христом (Мф. 6, 5). Слово без духа убивает, а не животворит и освящает, как учат имяславцы. Нас освящает Бог, через наше сердце. Пока этого не произошло, слово, из сердца исходящее, оскверняет человека (Мф. 12, 34) и является праздным (Мф. 12, 36). Чудотворения совершаются не словами, как таковыми (Мф. 8, 16; 7, 22). Не в словах дело, а в явлении духа и силы (1Кор. 2, 4), а язык (слова без духа) – оскверняют тело (Иак. 3, 5, 6) и являются злом и смертоносным ядом, по апостолу. Эта истина сокрыта от «мудрых и разумных» гностиков.

Не только греки, но и многие христиане из евреев еще во втором веке оставили свою первую любовь (Откр. 2, 4), соблудив с язычеством. То же произошло и в начале 20 века: церковь осуждала имябожников до тех пор, пока язычествующие богословы не встали на их сторону. Таково язычество. Оно побеждает даже там, где ошибается. Вспомним аналогичные ситуации в четвертом и в восьмом веке с мессианским (арианским) христианством и с иконоборческим: церковь временами узаконивала то, что вначале осуждала, как ересь. Конечно, не без борьбы с более духовной своей частью, т.е. с теми, кто боролся с внутрицерковным язычеством. Поэтому, можно ли вообще говорить о «православности» и «ереси» в период Вселенских Соборов и позже? А тем более о «согласии отцов» или «едином предании»?