2. «ЛОЖЬ НА ЛЖИ» (О Седьмом вселенском соборе)

Выдержки из книги: Фирсов Е.В. Акты Второго Никейского (Седьмого Вселенского) собора 787 г., Спб., Нестор-История, 2016. Впервые, наряду с ранними отцами церкви, переведена с латинского аргументация франкских богословов (Libri Karolini), созданная, как ответ Восточному Собору 787 года.

Исторический аспект:

Фирсов: «Второй Никейский (Седьмой) собор — это контрреформация в чистом виде. И противостояла она возникшим в Византии стремлениям вернуться к чистому апостольскому христианству. Этих людей история назвала иконоборцами. Собор состоялся в 787 г. и преследовал цель восстановить иконопочитание — практику, так никогда и не вошедшую в сферу все­ленского согласия Христианской Церкви, ибо ни один из шести предыдущих Вселенских соборов ни слова не сказал об иконах.

Вторым Никейским собором не приведено ни одного заслуживающего признания свидетельства об одобрении иконной живописи в храмах со стороны какого-либо отца Церкви. Не существует ни одного канона и ни одного собора о водружении икон вплоть до того, который именуется Трулльским (692 г.); и ни одного канона (в учении) кафолической Церкви.

Вне контроверсии эти соборные Акты — бесполезные 300 страниц необоснованных вос­хвалений сомнительной практики, которую отвергла вдесятеро превышающая по коли­честву часть христианского об­щества. Вне контроверсии это просто сектантская литература, переполненная ложью и передергиваниями. Деяния Вселенских соборов на русском языке, кстати, изданы Русской Церковью раньше, чем издана Библия.

Как ни парадоксально, документы собора нам практически незнакомы. В настоящий момент в Германии готовится новое критическое издание Актов на древнегре­ческом и латыни, два тома вышли в 2008 и 2012 гг., последний третий том выхо­дит в 2016 г. Новый русский перевод готовится ПСТГУ. Там также ждут выхода в свет бер­линского издания Acta Conciliorum Oecumenicorum. Будем надеяться, что пе­реводчики ПСТГУ не повторят преступных вольностей своих православных коллег из Казани.

В предпринятом в конце XIX — начале XX в. Казанской духовной академией русском переводе Деяний собора с древнегреческого языка – невообразимое количество тенденциозных искажений и преднамеренного переводческого об­мана. Замечу, что я нашел прелюбопытнейшим занятием следить за этими предпринимаемыми при переводе искажениями.

В Деяниях Собора вы, к примеру, читаете: «Василий Великий пи­сал...». «Нет, не писал, общепризнано — это письмо подложно или искажено». Вы читаете: «Григорий Богослов писал о досточтимой иконе», но отец писал о языческом изображении языческого философа. Сфабриковано письмо Григория Великого (Двоеслова) некоему мо­наху Секундину. Приводилась также и баснословная история об эдесском царе Авгаре и нерукотворном образе, представление Луки иконописцем, чудеса Кира и Иоанна, Косьмы и Дамиана.

Вы читаете о чудесах от икон мучеников, но этих мучеников не знают первые христиан­ские мартирологи. Вы читаете о разграничении поклонений, но эта идея не нова и корни ее в языческих верованиях. Перечисление всех абсурдных высказываний одного только Иоанна на Соборе само по себе займет почти целый том.

Вы читаете о том, как предыдущие шесть Вселенских соборов провозглашали нечто об иконах – это сущая ложь. Папа Григорий писал императору Льву (подлинность письма оспаривается): «Ты пишешь, что не должно поклоняться творению рук и никакому изображению того, что на небе вверху, и что на земле внизу, как сказал Господь (Исх. 20:4), и говоришь: укажи мне, кто повелел нам по­читать творения рук и поклоняться им. — И я исповедую, что это есть законопо­ложение Божие. А почему как император и глава христиан ты не спросил об этом верующих ученых? От них ты узнал бы вполне, о каких рукотворенных вещах говорил Бог (…). Об этом засвидетельствовали нам и шесть бывших о Христе со­боров, но ты не принял их свидетельств.

Император Лев Исавр спрашивает: “Почему на шес­ти соборах ничего не сказано об иконах?” На что папа Григорий II ему отвеча­ет: “Это так, император! (…) но об ико­нах было известно по преданию».

(…) У переводчиков КДА это предложение Анастасия выглядит так: «А когда миновали гонения и вера дерзновенно укрепилась везде, то до самого нашего поколения происходили вселенские соборы, которые изложили каноны, во многих главах своих касающиеся учения об иконах», тогда как издания и Манси, и Лаббе, и Гардуэна, и Биния, и Миня, и Editio Romana содержат соответствующую сноску на полях, предупреждающую читателя о несо­ответствии перевода…». (В издании Миня сноска, о которой идет речь, расположена не на полях, а в самом тексте в скобках. См. “Concilia Generalia Ecclesiae Catholicae Pauli V Pont. Max. Auctoritate Edita”, tom. Ill, Рим, 1612, p. 521).

Усмешку истории вызывает тот факт, что переводчики КДА, пе­реводя место деяний о подчистках и вырванных страницах, сами занимаются под­чистками и урезанием текста. (1. «Реликвии в Византии и Древней Руси. Письменные источники» под ред. А. М. Лидова, Москва, 2006, с. 291., 2. Там же, с. 298. 3. E. von Dobschiitz, “Christusbilder Untersuchungen zur Cristlichen Legende", Лейпциг, 1899, p. 40-60).

На странице русского издания есть еще один подлог: «Святый Григорий обличает Сере­на, епископа массилиенского, что образы сокрушил, хвалит же, что почитать оные не запретил». Но у Полидора Вергилия в оригинале написано: «и хвалит за то, что тот препятство­вал тому, чтобы их почитали». Автором этого славянского перевода Полидора Вергилия был Феофилакт Лопатинский (ок. 1670-1741), архиепископ Тверской и Кашинский, ректор Московской духовной академии с 1706 по 1722 гг. И как же здесь не вспомнить и реплику негодующего архим. Макария (Веретеннико­ва): «В самом деле, советскому человеку с детства внушали, что попы — обманщики».

Чтобы при­дать посланию папы Григория Двоеслова больше веса, греки дополнили его: к цитате св. Григория Ве­ликого “неграмотные должны читать на стенах храмов то, чего они не могут читать в книгах” они добавили: “и таким образом через них (иконы) смотрящие на них возносятся к вере и воспоминанию о спасении через вочеловечение Господа на­шего Иисуса Христа”. Этим прибавлением они подводили под рассуждение папы христологическую основу и таким образом возводили его послание на уровень византийских споров» (Л. А. Успенский, «Богословие иконы православной Церк­ви», Переславль, 1997, гл. VIII, с. 148)

Павел IV — патриарх Константинопольский с 780 по 784 г., канонизирован Православной Церковью в лике святителя. При вступлении на кафедру провоз­глашал свою приверженность иконоборчеству. Православные историки не мо­гут это объяснить ничем, кроме как тем, что Павел, якобы, был тайным иконопочитателем.

«Святейший патриарх Павел отказался от епископства (в пользу Тарасия, секретаря Ирины. -ред.), посвятив себя монашеской жиз­ни, и когда мы спросили его: "Зачем ты это делаешь?”, - он ответил: "Затем, что если я останусь до смерти на епископии этого богохранимого и царствующего города, то подпаду под анафему всей вселенской Церкви, — а такая анафема от­водит во тьму кромешную, приготовленную для дьявола и ангелов его; так как говорят, что здесь был собор, отринувший живописные иконы, которые все­ленскою Церковью защищаются, приветствуются и приемлются для напомина­ния о первообразах. Это смущает мою душу и наводит меня на мысль: как избегну я суда Божия, находясь в сношениях с такими людьми (иконопочитателями. -ред.) и будучи сопричтен к ним»?

Жак Банаж (1653-1723), французский историк Церкви, пишет: «Ирина предприняла ход, позволивший ослепить народ, она не хотела низлагать патриар­ха Павла, который торжественно клялся никогда более не принимать икон, но она объявила, что взволнованный угрызением совести Павел пожелал покинуть пат­риарший престол, чтобы уйти в монастырь. Когда Ирина всё устроила по свое­му замыслу, она отправила сановников уговаривать Павла остаться на своем посту.

Отречение Павла показалось подозрительным людям, которые не верят все­му, что оглашают императоры. На его кафедру возвели Тарасия, мирянина, крайне лояльного и к интересам Ирины, и к иконопочитанию. Так как отречение было тайным, всё это проис­ходило в монастыре сугубо между Ириной и Павлом, несмотря на то, что как па­триарх, он должен был явить людям публичное самоопровержение. Павел пребывал в своих твердых воззрениях до рокового момента, когда Ирина захотела сменить Патриарха.

Смерть слишком быстро последовала за этим мнимым «обращением»; Патриарх плакал так, что скончался на месте в присутствии сенаторов, пришедших принять его отречение от престола. Но в истинность всего этого поверить невозможно, ни в обстоятельства секретного раскаяния, ни во внезапность смерти Павла, вызванной, как говорят, слезами, разо­рвавшими его сердце — всё это подводит к зловещим выводам». (Что можно ждать от женщины, ослепившей и умертвившей своего сына? -ред.)

В добровольность отречения, судя по всему, не верит и профессор Г. А. Острогорский (1902-1976), известнейший византинист. Он пишет: «Лишь в конце 784 г. правительству удалось принудить к отречению наз­наченного при Льве IV патриарха Павла» (Г. Острогорский, «История Византийского Государства», пер. с нем., М., 2011, с. 238).

Из «Libri Karolini: «Столь поспешное вознесение к священническому сану (патриарха Тарасия), противозакон­ность такой внезапности, могли ли через его проповеди побудить мирян, зависимых от него, так же торопливо кинуться от законного соблюдения духовных таинств к незаконному почитанию вещей материальных? Ибо, презирая лучшее, он при­зывает использовать худшее, когда убеждает их, что поскольку древние име­ли херувимов, покрывавших крышку ковчега, которые были сделаны Моисеем, из среды которых Господь говорил ему.

Поэтому верующие долж­ны иметь иконы, сделанные каким-то ремесленником или еще кем-нибудь, что­бы осенять алтарь. Пусть он тогда сделает ковчег: и не из дерева ситтим, а из ивы; обложенный не золотом, а свинцом; (…) и стол для хлебов предложения, который не яв­ляется святым; пусть он напишет книгу закона, которая предуказывает ни с того, ни с сего рукополагать кого бы то ни было; утверждает, что новообращенные могут быть повышены до епископства; и учит поклонению вещам, сотворенным на небесах и на земле.

Всё это сказано во многом потому, что Тарасий, как был на­значен неправедно, так и проповедует столь же неправедно, а также и потому, что он сказал «поскольку херувимы позволили нам иметь иконы, дабы каждый пони­мал, что из-за того, что мы не почитаем иконы, мы отступаем от Священного Пи­сания, мы приложим все усилия для того, чтобы раскрыть духовный смысл, пре­допределенный херувимам» (по изд.: J. Mendham, “The Seventh General Council, The Second of Nicaea, Held A. D. 787… Лондон, 1850, p. 127, со ссыл­кой на Libri Carolini, кн. I, гл. XX).

Фридрих Шпангейм мл. (1632-1701), историк Церкви, пишет в отношении представительства Иоанном и Фомой восточных патриархов: «Вздор и пустые сло­ва, плохо сшитый обман, вводящий в заблуждение мир христианский. Ведь из­вестно, что ни отправленные письма Тарасия, ни послы Ирины не дошли до трех патриархов Востока, и те на письма не отвечали и не посылали никого на собор. В самих Актах Никейских отражено, что иерусалимский патриарх умер до прибы­тия послов, а антиохийский и александрийский патриархи, а также их резиденции для послов Ирины были недоступны, и что они туда и не пытались попасть».

Жак Банаж (1653-1723) пишет: «Ирина действовала посредством обмана и насилия даже на своем соборе. Она заставила некоторых монахов взять на себя права легатов, якобы присланных восточными патриархами, чтобы восполнить отсутствие оных, а также чтобы смело заявить, что собор был вселенским. Обман этих так называемых легатов был разоблачен. Нельзя не упомянуть о свидетеле, которому невозможно не поверить. Речь идет о святом Феодоре Студите».

Преп. Феодор Студит (759-826), современник Седьмого Вселенского собора, пишет в своем «Послании К Арсе­нию, сыну»: «Рим же не одобрил этого (да не будет!), но признавал и сам собор не вселенским, а поместным и исправляющим собственные погрешности. Ибо за­седавшие не были представителями других патриархов, это ложно. Римские при­сланы были сюда по другой причине, не для собора. Поэтому, как говорят, по воз­вращении своем они и были низложены пославшим их, хотя и оправдывались принуждением.

Другие же восточные представители были убеждены и увлечены здешними, а не посланы патриархами (потому что патриархи и в мыслях не име­ли такого), или уже после признаны посланными от них из страха перед наро­дом. Здешние же делали это с той целью, чтобы склонить еретичествующий народ к Православию тем, что будто бы на самом деле был созван Вселенский Собор».

Весьма интересно, что в другом русском переводе смысл этого отрывка пе­ревернут в абсолютно противоположную сторону: (…) Убедиться можно по греческому тексту» (По изданию: F. Spanheim, “Ilistoria Imaginum Restituta...”, Лейден, 1686, p. 370. См. с. 180. По изданию: Jacques Basnage, “Histoire de l’église depuis Jésus-Christ jusqu’à present", Роттердам, 1699, tom. 2, liv. XXIII, chap. V, p. 1363)».

Профессор А. В. Карташев пишет: «Дорофей Монемвасийский удивляется контрастам в лице Ири­ны: “О, чудо! Одна женщина с ребенком восстановила благочестие!” — но она же и стала детоубий­цей» (по изданию: А. В. Карташев, «Вселенские соборы», Париж, 1963, с. 755).

Филип Шафф пишет об Ирине и ее сыне Константине VI: «В деспотическом стремлении к власти она питала в нем ненависть, поощряя его дурные привычки, и в конце концов лишила его возможнос­ти занять трон, приказав вырвать у него глаза, когда он спал, причем сделать это с такой яростью, что в результате он умер» (Фирсов, с. 797). Унизителен тот факт, что Константин Великий, созвавший Первый Вселенский собор, и Ирина, созвавшая Второй Никейский собор, ставший последним вселенским, в равной мере запятнаны кровью собственных отпрысков, но почитаются как святые в восточной церкви, считающей, что любые грехи искупаются ортодоксальностью взглядов» (по изданию: Ф. Шафф, «История Христианской Церкви», т. IV, Санкт-Петербург, 2008, с. 288. (См. сн. 97 на с. 83) (Фирсов, с. 757).

«Каковой бы ни была природа значимости христианства для Константина (4 век), по-видимому, он с самого начала согласился с волей апологетов представлять их религию как культ без изображений». (R. Grigg, “Constantine The Great and The Cult Without Images” in “Viator. Medieval and Renaissance Studies”, Vol. VIII, Беркли, 1977, p. 1).

«Императора Константина (Копронима) иконоборца обви­няли в копрофилии, волхованиях, заключении договора с дьяволом и принесении в жертву младенца, в гомосексуализме (это при том, что император был триж­ды женат и имел шестерых детей). Там, где в то время не было монашеского пера, не было и подобных обвинений: сам Седьмой Вселенский собор не упомянул ни­чего подобного о Константине V.

Как пример – баснословная Vita Germani по­вествует нам историю о казусе при крещении Константина, хотя сам Герман об этом безмолвствует. Виднейший византи­нист, профессор А. П. Каждан (1922-1997), редактор "Oxford Dictionary of Byzantium”, пишет: «Герман был провозглашен святым, запись о нем была внесена в Константинопольский синаксарь, и анонимный агиограф составил его житие.

Когда было написано это житие? Как бы то ни было, житие хронологически удалено от той эпохи, в которую жил Герман, оно содержит грубые фактиче­ские ошибки (например, путаются папа Григорий I Двоеслов и папа Григорий II, современник Герма­на) и носит легендарный характер: Герман не только описывается как пророк и целитель, но также рассказывается история о том, как он бросил в море икону с изображением Христа, и уже на другой день она достигла Рима и была торжественно вручена папе Григорию Двоеслову. Из вышесказанного следует, что житие, скорее всего, — сочинение одиннадцатого или конца десятого века».

Сознательная теологическая подгонка вызвала к жиз­ни и культ святых Кира и Иоанна в египетском городе Мануфин (Абукир). Само становление культа было результатом своевольного церковного проекта Кирилла Александрийского. В Мануфине находилось одно из самых важных в Египте святилищ Исиды, где чудесные исцеления обретались во время инкубации (явлений во время сна). Кирилл поклялся истребить все следы культа Исиды и не только попытался уничтожить языческий культ, но и основал там культ соответствующего христианского исце­ления. Ссылаясь на видение, он "нашел” кости доселе неизвестных Кира и Иоан­на.

История Церкви знает культ святых целителей Косьмы и Дамиана, и даже не одной пары, а целых трех — все двоицы якобы жили примерно в одно и то же время, всех звали Косьма и Дамиан, все были врачевателями-бессребрениками. «Фактически, греки разли­чают три даты: 17 октября вспоминаются “арабские” мученики, потому что братья, коих было пятеро, называются аравийскими; 1 ноября вспоминаются “асийские” сыновья Феодотии; и наконец 1 июля вспоминаются “римские” мученики, жив­шие при императоре Карине». Как сказано чуть раньше, истории действительно известен культ святых Косьмы и Дамиана, но история Церкви не знает самих свя­тых Косьму и Дамиана.

Еще один подлог. Папа Григорий II писал императору: (…) «Как Озия, царь иудей­ский, через восемьсот лет выбросил медного змея из храма, так и я (император. -ред.) через восемьсот лет выбрасываю идолов из церкви». – Поистине, Озия был брат твой и имел такое же упорство, как и ты; он в свое время так же преследовал священников, как ты теперь». (Оригинальный текст см.: J.D. Mansi, “Sacrorum Conciliorum Nova et Amplissima Collectio”, Тош. XII, Флоренция, 1766, col. 965. Так же: Ph. Labbe, G. Cossart, “Sacrosancta Concilia Ad Regiam Editionem Exacta”, Тош. VII, Париж, 1671, col. 27).

«Однако, Писание говорит, что не Озия, а Езекия истребил медного змея (4 Цар. 18:4). Или автор этого письма, папа Григорий II, был невеждой, или же Деяния Седьмого Вселенского собора начинаются с подложных документов: Папа Григорий перепутал Озию с Езекией, последнего вразрез с Писанием оговорил в преследовании священников, также вразрез с Библией написал о том, что Давид внес змея в храм, который начали строить только после смерти Давида».

«Это никейское духовенство должно быть последним, кому пристало говорить о низвращении, будучи захваченными злоупотреблением и извращением как Писания, так и отцов Церкви, что в полной мере доказано в Libri Carolini, кн. I, гл. 21, 22, 23, 24 и много где еще» (по изданию: J. Mendham, “The Seventh General Council, The Second of Nicaea, Held A. D. 787, in which the worship of images was established...”, Лондон, 1850, p. 320).

«В Откровении Иоанна Богослова 21:8 и 22:15 перечислены те, кто должен быть брошен в озеро огненное (…) в первом из этих стихов эта участь ожидает лжецов, а во втором ее удостаивается всякий любящий и делающий неправду. Теперь, если сосчитать, сколько лжи возвещено на этом соборе, сколько обманщиков по части чудес присутствовало на нем, разве нет причины ожидать, что гибель, на которую они здесь осудили других, падет на их собственные головы?» (J. Mendham, там же, p. 335) (См. сравительную таблицу подлогов и искажений из «Флоригелия» Собора, с. 21 книги Фирсова: «Акты…». -ред.).

«Большое количество икон и образов римских и греческих святых ни­когда не существовало, кроме как в изобретательном уме какого-нибудь монаха. Греческая мифология не породила столько сказок, сколько различ­ные авторы Житий святых» (J. Mendham, “The Seventh General Council, The Second of Nicaea, Held A. D. 787, in which the worship of images was established...”, Лондон, 1850, p. 220).

«Сам Седьмой Вселенский собор, казалось бы, собравший и изложивший чуть ли не все известные басни и сказки, не брезгуя ничем, представляя их как реальные исторические события, но о таком ве­ликом проявлении милости Богородицы к выдающемуся защитнику икон (Дамаскину) не обронил ни слова, хотя со времени смерти Дамаскина до времени собора про­шло около 35-45 лет».

«Отцы собора сокрушались о вырванных страницах из книг, но об отсеченной по навету врагов у ярчайшего апологета иконопочитания руке (И. Дамаскина) и исцелении ее от иконы не проронили ни слова. Даже если не присовокуплять к этим сухим цифрам и аб­солютному молчанию современников об этом чуде тех фактов, что, во-первых, ряд ученых считают, что Дамаскин удалился с государственной службы у халифа еще до того, как Лев Исавр взошел на трон, а, во-вторых, этот низкий поступок клевет­ничества плохо сопоставляется с моральным портретом императора Льва III, аб­солютно очевидными являются ложность и вымышленность истории с отсечени­ем руки Иоанну Дамаскину.

Трудно себе представить, чтобы величайший полководец, одержавший крупнейшую в истории победу над мусульманской армией, талантливый государственный деятель, составивший Эклогу, занимался бы низкими подлогами и кляузами на чужих чиновников.

Тем не менее эта история, якобы, имела следующее развитие: «свирепый халиф приказал отрубить Иоанну руку и вывесить публично, но Иоанн вымо­лил возвратить руку, которая помощью св. Богородицы чудесно срослась. Тогда Иоанн в воспоминание приклеил (или подписал) к иконе Богородицы изображе­ние серебряной руки и перевез икону с собой из Дамаска в лавру Саввы Освящен­ного, где позднее был монахом».

На сегодняшний день (2014 г.) на сайте «Софрино» продаются иконы Троеручицы трех разных типов и все три изображают Богородицу с тремя естес­твенными руками.

В 1722 г. (в России. -ред.) последовал запрет на изображение “Св. Троицы в виде одного человека с тремя головами, иконы трое­ручицы с тремя естественными руками, вместо привески третьей руки, Св. Креста в виде змея, мученика Христофора с песьей головой и т. п.” (Полное собрание зако­нов, № 4079). Заметим: это реакция светской власти, а не Синода.

В Церкви Греческой образ новозаветной Троицы был запрещен Свя­щенным Синодом Константинопольской Церкви при Патриархе Софронии II, в 1776 году: “Соборно постановлено, что эта якобы икона Святой Троицы являет­ся новшеством, чуждым и не принятым Апостольской Кафолической Православ­ной Церковью. Она проникла в Православную Церковь от латинян”.

Л.А. Успенский (1902-1987), богослов и иконописец, в книге «Бо­гословие иконы православной Церкви», пишет: «Несмотря на категорическое за­прещение Большого Московского Собора, изображения Бога Отца не только продолжали распространяться, но со временем к ним стали применяться, поми­мо пророческих видений, также и обоснования из области богословско-философ­ской.

Большой Московский Собор сознавал, что церковная практика, даже подтвержденная Собором, не всегда выражает истину. Как говорит святой Киприан Карфагенский: “незаметно вошедший у некоторых обычай не должен служить препятствием к победе и утверждению истины, ибо обычай без истины есть толь­ко старое заблуждение”.

Анонимный английский автор (из окружения А. Дженкинсона), оставивший описание России середины XVI в., писал: “Во всей стране нет ни одного учителя для наставления на­рода, так что многие, большая часть бедняков, на вопрос «сколько богов» — ответи­ла бы «очень много», так как они считают всякий имеющийся у них образ за бога».

Успенский пишет: «Не менее характерно и то, что иконы Николы в случае невыполнения обращенной к святителю просьбы могли подвергаться наказанию — в точности так же, как наказывались в аналогичной ситуации и языческие идолы.

Так, некий итальянец, наблюдавший в 1656 г. в Ливорно царское посольство И. Чемоданова и И. Постникова и составивший краткое сообщение о поведении и обычаях рус­ских послов (“Любопытнейшие обычаи господ послов московских, которые ныне находятся в Ливорно проездом посольства в Венецию”), отмечает, что послы “име­ют с собой четырех знатных человек и попа или священника.

Этот последний всег­да носит на шее ковчег с зажженными свечами, где находится мадонна и св. Нико­лай, их покровители; к нему они прибегают за милостью в своих нуждах, а не до­бившись [просимого], бешено хлещут святого”; примечательно, что из двух икон именно икона Николы подвергается такому обращению.

Примеры такого рода известны не только со слов иностранцев; так, Т. А. Кузминская (Берс), описывая в своих воспоминаниях комнату старой горничной Толстых — Агафьи Михайлов­ны, отмечает: «Образ Николая чудотворца, висевший в углу, был перевернут лицом к стене. Варенька, заметив это, взяла молча табуретку и хотела поправить его, ду­мая, что это случилось как-нибудь невзначай. — «Не трогайте, не трогайте, матуш­ка, это я нарочно», — закричала Агафья Михайловна. — «Как нарочно?» — спроси­ли мы. — «Да так, матушка. Молилась, молилась ему — хоть бы что. Я его и оберну­ла, и пущай так висит!..» — «Когда же вы его простите?» — спросила Варя. — «Вот когда время придет, — серьезно отвечала Агафья Михайловна, — тогда и прощу» (Кузминская-Берс, III, с. 50).

Характерный вопрос на исповеди в Древней Руси: “Не надееши ли ся на иконы паче Бога?” (Алмазов, III, с. 289).

В России закон предписывал «Закопченные иконы возобновлять или уничтожать ("поступать по правилам св. отцев”), но не вследствие невозможности выполнения ими иконной функции, “а понеже многие иностран­ные люди по дорогам ездят и становятся для обнощевания в крестьянских избах, от чего имеет быть посмеяние”. Таким образом, Синод негласно признавал допу­стимость молитвы перед иконой без изображения» (И. Бусева-Давыдова, «О духов­ных основах поздней русской иконы», «Вопросы искусствознания» (X (1/97), Москва, 1997, с. 194).